Православный приход храма святителя Николая Мирликийского города Слюдянка

Ведьма *

… Огромный рыжий кот метнулся из-под скамейки к стайке воробьев, хлестнув Марину хвостом по ногам. От неожиданности девушка вздрогнула. Но все равно не забыла кивнуть сидевшим на скамейке бабулькам.

— Такой испугает! — посочувствовала ей одна из них.

Однако едва лишь она прошла, Полина Власьевна заступилась за своего кота:

— Да она у нас сама кого хочешь запугает: настоящая ведьма! Глазищи зеленее, чем у моего Барсика, волосы как огонь. А парня-то какого приколдовала! У, ведьма!

….Марина училась вместе с Игорем с первого класса, и всегда он был одним из одноклассников — и только. Но вот окончились последние школьные каникулы, и первого сентября они собрались на школьном дворе, нарядные и с цветами, привычно стали строиться на привычном месте. Она среди толчеи и возбужденных восклицаний случайно взглянула на него… и поняла, что пропала. Он стал совсем другим, и от глубины его черных глаз у нее закружилась голова. Она изо всех сил постаралась овладеть собой, спрятаться в глубине себя, и это ей удалось. Так глубокие воды от ветра лишь подернутся легкой рябью, в то время как мелкая лужица взбаламутится до самого дна.

Прошел целый учебный год. Но в последний, выпускной вечер Марина не выдержала. Пусть хоть один, один-единственный раз они потанцуют вместе, решила она, ведь теперь все равно. И Марина в полутьме дискотеки вошла в круг девушек и ребят, с которыми он танцевал.

Но что это? Вот он уже танцует прямо напротив нее — и смотрит на нее. Как обманчив этот мигающий свет! Не разобрать странного выражения его глаз! Вот он уже возле нее. Вот (у нее закружилась голова) начался медленный танец и он обернулся к ней, и она тихо кивнула, и его руки коснулись ее спины, нежно, едва-едва…

Всю эту долгую ночь они танцевали вдвоем. Он проводил ее домой, позвонил на следующий день. Согласна ли встретиться? В его голосе звучали неуверенность, робость и надежда.

Так началось ее счастье.

Надо было готовиться к экзаменам в институт, надо было их сдавать, была тяжелая работа и тягостные бесчисленные волнения. Она поступила, он — нет. Не прошел по конкурсу.

Наступила осень, и Игорь получил повестку из военкомата.

— Ты будешь ждать меня? — прерывисто спросил он в их последний день.

Это было предложение. Она не могла не понять. Но ответила просто:

— Да, — слишком много конфетно-красивых, ненастоящих слов окружало их — в сериалах, в дешевых романах. А у них было — настоящее.

И наутро, уже при его матери, и бабушке, и отце, прощаясь с ним, она в ответ на его тоскующий взгляд сказала только:

— Я буду ждать.

И это было, как обручение.

Он ушел.

На юге страны шла война.

Прячась от одиночества, Марина с головой окунулась в учебу, в бесчисленные лекции, семинары, доклады, зачеты. В их круговерти было легче жить без него, но именно из-за нее, этой суеты, Марина и не заметила, как нечто стало меняться вокруг нее. К тому же сначала это было так безобидно, так, на ее взгляд, нелепо и вздорно, что она ничего не принимала всерьез. И только потом, когда уже было поздно, вспомнила, и поняла, и ужаснулась.

А началось все с мелкого, незначительного события: соседка зашла попросить полстакана муки, ей не хватало для пирога. Но видно, это был только предлог, так как Полина Власьевна уселась, вместе с мукою, в кресло и завела долгий, обстоятельный разговор ни о чем.

Марина только что вернулась из института, ей надо было готовиться сразу к трем семинарам, но из почтения к годам своей гостьи и жалости к ее одиночеству она села напротив и вежливо поддерживала разговор. Наконец Полина Власьевна вспомнила о пироге, и они распрощались. Марине даже не очень жаль было потерянного времени: старушке было приятно…

А через несколько дней у нее сломался телефон, и наступил ее черед звонить в соседскую дверь.

Полина Власьевна тотчас открыла, но лицо ее отнюдь не выразило приветливости.

— Простите пожалуйста, — попросила Марина, — вы не позволите по вашему телефону позвонить на АТС?

Не двигаясь с места, Полина Власьевна с сомнением смотрела на девушку.

— А вы знаете, Марина, — заявила вдруг она, — после того, как я была у вас, я тяжело заболела… — Взгляд ее маленьких глаз уперся прямо Марине в лицо.

Какой-то странный смысл был в словах старушки.

— Наверное, давление менялось… — с участием отвечала Марина.

Полина Власьевна поджала губы и промолчала. Но посторонилась от двери и провела Марину к телефону на кухню. Девушка, не садясь, позвонила, сказала хозяйке несколько вежливых и участливых слов, попрощалась и поспешила уйти.

Странное чувство осталось у нее от поведения соседки: та как будто ее в чем-то обвиняла. Но ведь это вздор, решила Марина и постаралась больше об этом не вспоминать.

Однако не тут-то было. Полина Власьевна явно стала ее избегать, буквально отшатываясь при встречах. Самому недогадливому стало бы ясно: старушка в чем-то подозревает Марину. Все чаще девушка чувствовала, как нечто нечистое вторгается в ее жизнь, нечто, от чего она не могла избавиться, что не могла отстранить от себя: чужие, недобрые, неподвластные ей мысли опутывали ее. Но как от них избавиться? Ведь соседка не будет слушать ее доводов, у нее свое мнение, темное и именно от того неколебимое. Какая логика в суеверии?! Марина увидела себя беззащитной перед чужой недоброй волей, перед тем злом и мраком, в которые ее насильно втянули. Ужас и отвращение охватили ее, и что-то стало словно ломаться в ней… И вдруг некая светлая мысль мелькнула в ее уме, словно луч. И все изменилось. Марина поняла, что надежда, защита, выход есть. Защита — в вере, в Боге. Там, у Него, все чисто, и ясно, и справедливо. Там невозможно обвинение невиновной. Там единственное убежище для гонимой души.

Откуда пришли эти мысли к ней, воспитанной в неверии и не знающей ничего о Боге? Марина и не задумывалась об этом. Она просто приняла это знание как выход, как спасение от подступающей тьмы. И пошла искать в комнате мамы свой крестильный крестик: она видела его когда-то давно, в раннем детстве, на одной из полок. Нашла, надела его на такой цепочке, чтобы он виден был в вырезе блузки, и подумала, что теперь-то Полина Власьевна наверняка должна понять, что была не права. И успокоилась.

Добрый Ангел, только что отогнавший от нее безобразного демона, говорил ей что-то еще, но Марина не слушала больше его: непонятный мрак отступил, а дел было много. И она занялась делами.

Невидимый Ангел вздохнул и замолчал.

А Полина Власьевна в этот момент разговаривала со своим котом, озверело мяукающим на закрытую дверь:

— Ну-ну, тихо, Барсик, успокойся же наконец, — причитала она, не без ужаса глядя на взъерошенное животное. — Ну, понятно, за дверью, недалеко злодейка наша! Знать, какую-то нечисть опять наслала. Ну точно как тогда, когда звонить приходила! У, рыжая ведьма! Смотрит своими зелеными глазищами и молчит, и невесть, что у нее на уме! Ну-ка я дверь перекрещу…

Кот замолчал и начал озадаченно озираться. Полина Власьевна удовлетворенно вздохнула. А демон, только что представлявший Барсику ненавистного чужого кота, в самом деле отшатнулся от знамения креста — но не наружу, а внутрь квартиры. И остался в ней: здесь было ему хорошо, веяло ненавистью и злобой и совсем не было ангелов.

Время шло. Марина училась, писала Игорю, ждала, читала и перечитывала его письма, и на это уходили все ее силы и мысли. А Полина Власьевна между тем не считала себя обязанной умолчать о столь явных, с ее точки зрения, и многозначительных явлениях. Слухи и пересуды расползались…

Однажды в пасмурный зимний день Марина возвращалась домой. Небо было бесцветно-серое, под ногами месилась снежная слякоть, и на душе у нее было смутно. И Игорь давно не писал… Но когда она увидела невдалеке от подъезда Полину Власьевну в компании таких же старушек, то внутренне собралась и приготовилась улыбаться. И улыбнулась, здороваясь:

— Добрый день! Хорошо, что наконец потеплело… — успела сказать она, прежде чем заметила, что никто не собирается ей отвечать.

Марина растерянно замолчала. И увидела, как одна из старушек старательно заслоняет собой стоящую рядом внучку.

«Это она ее от меня закрывает!» — вспыхнуло в мыслях Марины. Она отвернулась и пошла к подъезду. Ноги ее не слушались, спина была как деревянная. Они смотрели ей вслед!

Еле помня себя, она добралась до своей квартиры. Здесь звонил телефон.

— Это ты, Марина? — услышала она голос подруги. — Ты только держи себя в руках! Мне сказали ребята, что Игорь ранен… И больше они ничего не знают…

— Что? — задохнулась Марина. — Прости, я побегу… — Не договорив, она бросила трубку и кинулась к выходу: скорей к его матери, она все должна знать, что с ним, где он, что можно сделать, куда звонить, ехать, писать!

Игорь жил рядом, надо было только перебежать узенький двор. И вот уже Марина звонит в его квартиру.

Дверь открыла бабушка… и стала на пороге, не пуская девушку внутрь. Но Марина не заметила этого, не поняла.

— Здравствуйте, — еле переводя дыхание, быстро заговорила она. — Мне сказали, что Игорь ранен! Что с ним?

— Это все ты, ты виновата! — вдруг заголосила старуха. — Это ты его сглазила! И в институт не прошел, и в армию взяли, и вот теперь! Плечо навылет! И еще сюда заявилась! Как посмела?! Чтоб и ноги твоей не было здесь! Все соки ты из него высосала, ведьма проклятая!

Марина оцепенела. Разве так бывает? Разве люди так говорят?!

— Тише, Любаня, ты просто дверь закрой, и все, — словно во сне услышала девушка другой старушечий голос. И увидела рядом с бабушкой Игоря ту старушку, которая только что заслоняла собой от нее свою внучку.

Марина не помнила, что было потом. Как ушла она от этих людей, из этого дома. Зимние долгие сумерки уже превращались в ночь, когда она наконец опомнилась и огляделась. Как далеко она зашла! Но это и лучше! Надо идти, идти, быстро, и долго, и далеко, чтобы устать, чтобы не думать, чтобы не чувствовать. Но боль уже прочно поселилась в ней, от нее было не убежать.

Мысли ее вспыхивали и гасли, путались и метались, одна беда заслоняла другую, тревога за Игоря все росла, вдруг пронзало безжалостное понимание, что ему непременно скажут, конечно же, скажут, что она его сглазила, что она… ведьма! «Но ведь это неправда!» — мысленно вскрикивала она, бессильно и беззащитно, и все ее существо отказывалось верить в происходящее. Это было похоже на страшный сон. А если и впрямь затаилась в ней некая жуткая, неподвластная ей, злая сила? Но это было настолько несправедливо и страшно, что разум ее отказывался такое принять, тьма ужаса покрывала его, он помрачался и замолкал, но мгновение спустя снова взметалась в ней карусель воспоминаний, обид, недоумения, возмущения, боли…И все мучительнее и ярче оформлялось из этого ощущение безобразия мира. Непоправимого безобразия.

Наконец мысль, что можно все кончить разом и быстро, темной соблазнительной тенью вошла в нее. Марина замедлила шаг. Она шла по мосту, и мутные воды реки бежали под нею, смывая все…

Что остановило ее? Это показалось ей еще более страшным и безобразным. Она отошла от перил и побрела дальше, вперед, сама не зная куда, опустошенная и обессиленная. Может быть, потом она и решится — этот выход ей оставался…
 

Вскоре она подошла к высокой белой стене. Это был монастырь. Там, за этими светлыми стенами, кто-то скрывался от ужаса жизни. Но от этого разве можно укрыться? И как верить в Бога, если мир, будто бы созданный Им, так безобразен? От этой мысли точно мрак сгустился вокруг нее. Не на что было надеяться. Нечего было ждать. И она чуть было не прошла мимо распахнутых ворот монастыря. Но в последний момент задержалась, повернулась: в ней вспыхнуло, словно слабенький огонек, желание помолиться за Игоря — и она вступила в обитель. Несчастное сердце, к счастью, не знает логики.
 

Внутри, за высокой аркой, было тихо, бело и чисто. Только дорожки темнели среди девственного снега газонов и меловой белизны церквей, стен и домов. Марина не знала, как здесь полагалось себя вести. На всякий случай натянула потуже берет. Но народу было немного, в основном возле книжной лавки, и никто не смотрел на нее. Девушка приободрилась. В эту минуту мимо нее, не глядя по сторонам, быстро прошел высокий монах в черном развевающемся одеянии и скрылся под аркой одной из церквей. Марина пошла следом за ним.
 

За тяжелой старинной дверью, в коридоре с полукруглыми светлыми сводами не было ни души, но откуда-то издали доносилось тихое пение. Марина увидела сбоку лестницу, взошла по высоким ступеням к его протяжно-переливчатому звуку и оказалась в галерее-притворе. Рядом, за стеной с распахнутыми дверями, служили вечерню те, кто верил в доброго Бога. А у окна, за столиком со свечами, потупясь, стоял юный послушник. Марина нашарила в кармане монетки, купила свечу и неуверенно прошла к боковой арке, стесняясь молящихся за центральной дверью. И оказалась в безлюдном приделе, отделенная ото всех глухою стеной. Но пение хора доносилось и сюда, и перед большой иконой Богородицы горела на высоком подсвечнике чья-то одинокая свечка. Марина дрожащей рукой затеплила и свою свечу, поставила ее рядом. Подняла глаза на икону, вгляделась, попробовала молиться… И странно хорошо вдруг стало ей. Было что-то неотразимо притягательное, утешительное в этом непривычном ей лике с яркими огнями свечей перед ним, в том, чтобы просто стоять невдалеке от него, и смотреть, и думать. Была ли это молитва? Кто знает? Только вскоре почувствовала она, что мысли ее уходят не в пустоту. Что ее слушают, и любят, и жалеют, и утешают — ее, презренную и затравленную людьми! Душа ее задрожала, слезы заструились из глаз, и впервые в жизни она стала молиться.

Вскоре из алтаря вышел седой сухонький старец в черной застиранной рясе и, прижимая что-то к груди и глядя в землю, сдержанной походкой приблизился к аналою, что был недалеко от нее. Он бережно положил на него принесенные крест и Евангелие и обернулся к ней. Но Марина не видела ничего. Она стояла со склоненной головой и тихо плакала. Старый монах не произнес ни слова.

Наконец Марина вздохнула, словно бы просыпаясь, и вдруг услышала тихий старческий голос:

— Та, к Которой ты обратилась, да поможет тебе, чадо!

Девушка подняла глаза и увидела черное долгое одеяние, седую длинную бороду, бледное, доброе, в мелких морщинках лицо и голубые ласковые глаза, тихо смотрящие на нее из-под седых бровей.

— Ты пришла исповедаться?

— Нет… — растерянно отвечала она. — Но я…

Старец молча ждал, спокойно и терпеливо.

И ей вдруг захотелось все ему рассказать. Что-то сказало ей, что этот будто бы посторонний, чужой человек поймет и пожалеет ее. В нем чувствовалась никогда не виданная ею кротость, теплота подлинного, ненавязчивого участия —к ней! — и что-то еще, непонятное, но словно бы осиявшее ее светом.

И Марина стала рассказывать ему о себе, сбивчиво и торопливо, впервые в жизни не думая о впечатлении, которое производит. И заключила самым больным:

— Почему люди так злы? Почему столько зла? Я ничего им не сделала! Разве можно сглазить, если не хочешь зла! Если любишь! Игорь теперь где-то лежит раненый, и я даже не могу ему написать… Они скажут ему, что я ведьма! Но ведь так же не может быть! И как с этим жить?

Священноинок ответил грустно и ласково:

— Да, девочка, так не может быть. Они, те, кто сказал тебе это, сами не знают, что говорят: ты не верь и не думай так. Никакая ты не ведьма, и никого ты не сглазила. Господь даровал нам свободу воли: ты их любила, желала добра — значит, и перед Богом, и перед людьми чиста. Это враг их заморочил и тебя своей сетью опутал. Ну да у нас против него оружие есть такое — не устоит. Вот ты мне все рассказала — он и бессилен, не обманет больше тебя. Только с Господом будь: Он тебя любит так, как ты и не ведаешь, Он тебя от всякого зла Сам защитит, Своею силой. Не отдаст овечку свою. «Благоволит Господь во уповающих на милость Его». Он сказал: «Призови Мя в день скорби своея, и изму тя». «Открой ко Господу путь твой и уповай на Него, и Той сотворит: и изведет, яко свет, правду твою и судьбу твою, яко полудне».

Как завороженная вслушивалась Марина в эти слова. Они казались ей неизъяснимо сладки и словно залечивали, умягчали раны, что болью зияли в ее душе. Она больше не была одинока перед своей бедой.

-Что же мне делать? — спросила она, уже совершенно доверяясь тому благому, что почувствовала в старце.

Он обратил на нее ласковые свои глаза и улыбнулся.

— Это ты хорошо спросила. Ну, прежде всего тебе до времени лучше оттуда уехать. Есть у меня одна духовная дочь: думаю, она возьмет тебя к себе. В субботу ее спрошу. Не унывай. А затем — вот что… Скажи мне: ты когда-нибудь исповедовалась, причащалась?

Вопрос был задан с таким участием, что Марине вдруг стало стыдно самой себя. Она потупилась, покачала головой. А старец сказал с неожиданной радостью:

— Тем более слава Богу, что ты сегодня пришла в монастырь! Поистине, чадо, рука Господня привела тебя сюда, ко Спасителю.

Слово словно пронзило ее. Да, ей именно нужно — спасение. От недобрых людей, от самой себя, слабой, ни в чем не уверенной, не умеющей правильно жить. Спасение от всего того зла, что обступило и почти победило ее.

Долго еще говорил с нею старец, и она слушала, словно пила живую воду…

Поздним вечером, выйдя из монастырских ворот, она тихо пошла по безлюдной узенькой улочке вдоль монастырской стены. Над белой старинной стеной, над оранжевыми фонарями синело и мерцало звездами небо, загадочное и бездонное. Марина вгляделась в его глубину — и впервые в жизни оно ей сказало о величии Бога. Бога, любящего ее, как Свое родное дитя. Старое кончилось, а то, что начиналось, было полно надежды и жизни. Она дивилась самой себе, своей изменившейся, ожившей душе: в ней словно остался храм, блаженная его благодать, и Марина, благоговея, несла ее в себе, как величайшее чудо и величайший дар.

Она возвращалась домой и не боялась. Она была защищена, и то, что знала теперь ее душа, принадлежало ей навсегда. Этого было у нее не отнять.

Никому. Никогда.

источник

Назад к списку