Каждое время являет своих героев, и те, кому поклонялись, и пытались подражать ещё лет пятьдесят тому назад, сегодняшними поколениями могут быть не поняты и даже освистаны. Последним островком консерватизма, где предпочтения к героям не меняются уже столетиями, остаются наши монастыри. Может, именно, потому от одного монастырского послушника я и услышал эту историю.
Не знаю, насколько она подлинна и будет ли у неё продолжение, может, через десятилетия рассказ обрастёт чудесными подробностями и превратится в такую же легенду, как и легенда о знаменитом разбойнике Кудеяре, покаявшемся и окончившим свои дни в монастыре под именем монаха Питирима. Не берусь гадать, время покажет.
А начиналось всё в Москве ещё в самом конце восьмидесятых годов прошлого столетия. В то время в нашем отечестве был взят курс на перестройку, быстрыми темпами стало расти кооперативное движение, вышли из тени подпольные производители и появились первые легальные миллионеры.
Тогда же параллельно с кооперативным движением, подобно цепной реакции, начался и вполне ожидаемый рост бандитских формирований. Ещё бы, должен же был кто-то получать дивиденды с растущего класса богачей. И ещё стали восстанавливаться храмы и монастыри, а люди массово приходили в церкви и требовали креститься.
Вся территория Москвы была поделена между бандами на отдельные участки. Одним из таких секторов и «обрабатывала» бригада Марата.
Как его звали на самом деле, я не знаю, только послушник называл мне именно это имя, уточняя, что Марат по национальности был татарином и имел маленького сына десяти лет. Матери у мальчика не было, и отец воспитывал его сам. Когда-то, очень давно, Марат приехал в столицу из Казани, окончил институт, и остался здесь навсегда. Вопросы веры никогда прежде его не интересовали, и потому он в одинаковой мере не мог считать себя ни мусульманином, ни православным.
Группировка Марата железной рукой поддерживала «порядок» на своём участке. Большинство предприятий, которые «крышевали» бандиты, исправно делились с пацанами, и те не бедствовали. Конечно, порой приходилось ставить на место зарвавшихся кооператоров, из тех, что пытались упорхнуть из-под тяжёлой руки «защитников».
Случалось иногда отбиваться и от наглых вечно голодных выскочек, что стремились выбить ребят Марата с их территории, и прибрать к рукам нажитое нелёгким бандитским трудом. Так что ухо им приходилось держать востро.
Вот на разборку с очередными конкурентами на его московский участок и ехал Марат в то дождливое осеннее утро. Стрелку забили за городом, так что добираться пришлось прилично.
Они мчались кортежем из трёх больших чёрных машин. Марат сидел и молча смотрел в окно, он уже привык к подобным встречам и не боялся разборок. Его окружали испытанные бойцы, хорошо вооружённые и закалённые в многочисленных стычках, до последнего вздоха преданные своему «крестному отцу».
Редкие прохожие шли сутулясь, кутаясь в плащи, или держа над головами раскрытые зонтики. Но ни плащи, ни зонтики не спасали от промозглости хмурого утра и ещё от какого-то всепроникающего чувства осеннего неуюта и одиночества.
Среди спешащих людей и машин взгляд Марата выхватил на секунду одинокую фигурку человека в чёрном. Он стоял на обочине в надежде поймать машину, но никто не останавливался. Оно и понятно, кому охота в свой маленький тёплый мирок впускать вслед за случайным попутчиком вдобавок ещё и уличную слякоть.
Тот человек в чёрном что-то держал в руках. Это что-то, завёрнутое в тряпицу и полиэтиленовую плёнку, одной рукой он бережно прижимал к себе, а другой устало взывал к сочувствию. А ещё у него не было ни зонтика, ни плаща.
Кортеж крестного отца по началу было пронёсся мимо одинокой просящей фигурки, и вдруг тому нестерпимо захотелось узнать, что же такое ценное прижимает к себе этот человек, что даже не имея зонта, пытается собой защитить это что-то от дождя. И Марат, сам не ожидая, вдруг закричал:
— Остановка! Всем стоять.
Потом дал команду сдать назад, и его автомобиль поравнялся со странным незнакомцем.
— Садись, брат, – предложил ему Марат, – нам по пути.
Незнакомец в длинной мокрой одежде скромно присел на самый краешек заднего сиденья. Было видно, как не по себе находиться ему в этом богато отделанном салоне. Он сидел, продолжая прижимать к себе всё тот же большой плоский свёрток. В нелепой чёрной одежде с небольшой седеющей бородой, человек резко отличался от хорошо одетого, ухоженного хозяина автомобиля.
С нескрываемым любопытством неприлично долго рассматривая попутчика, Марат наконец спросил:
— Ты кто?
— Я священник.
Священников тогда ещё было немного, и пересекались с ними редко, потому Марат никак не мог сообразить, кто это перед ним.
– Так, значит, ты поп?! Вот здорово, – удивился бандит. – Никогда ещё не общался с попами. Ага, ты поп, а я «крёстный отец», так что мы с тобой, как говорится, из одной оперы, – и заулыбался, довольный получившимся каламбуром.
– Быть настоящим крёстным отцом нелегко, – не улавливая подвоха, отозвался батюшка.
— Это точно, – кивнул головой Марат, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.
– Слушай, поп, а что это у тебя в руках? Я смотрю, ты всё время к себе прижимаешь эту штуковину, наверно, ценное что-то, а? Не жадничай, делись «опиумом» с народом, – и, уже не в силах сдержаться, расхохотался в голос.
Священник секунду было помедлил, словно сомневаясь, стоит ли ему это делать, но потом принялся распаковывать мокрый полиэтилен и достал из свёртка старинную икону. Вернее то, что от неё осталось.
На иконе почти не различались одежды, да и сама фигура терялась на общем тёмном фоне, но сохранилось прекрасное лицо молодой женщины и её глаза.
В них было так много выстраданного покоя, сострадания и любви к мятущейся человеческой душе, что с лица Марата, в руки которому священник передал икону, сошла саркастическая ухмылка, и уже в его собственных глазах читались растерянность и даже страх.
– Кто это, поп? – только что и смог выговорить бандит.
— Это Пресвятая. Икона, что ты держишь в руках, в наших местах когда-то почиталась чудотворной. В годы гонений её долго скрывали в разных местах, образ пострадал, и сейчас я везу икону в монастырь на реставрацию.
Бандитский эскорт на большой скорости за несколько минут домчал до развилки, после которой дороги попутчиков должны были разойтись, но Марат велел сворачивать и ехать к монастырю.
— Марат, – возмутился кто-то из его ближайшего окружения, – мы так на стрелку опоздаем.
— Плевать, подождут, – ответил тот, с видимым сожалением возвращая икону священнику, – да здесь и недалеко.
Батюшка вздрогнул:
— На «стрелку» едете? Вы что же, разбойники?
— Разбойники? – рассмеялся Марат, – так меня никто ещё не называл. Нет, я не разбойник, скорее пастух, которых пасёт жирных овец, и иногда их стрижёт.
Прошло время. После той мимолётной встречи со священником в душе Марата что-то как будто бы сдвинулось с давно устоявшегося фундамента. Он всё чаще и чаще вспоминал образ Пресвятой, Её глаза, такие пронзительные и всепрощающие. Татарин, человек другой культуры, укоренённой в иной вере, никогда раньше не задумывающийся о Боге, вдруг ощутил, что душа действительно существует и даже способна болеть. И эта боль может быть нестерпимой.
Однажды ночью он не выдержал, сел в машину и помчался туда, где однажды уже пересекался с человеком в чёрном. Оттуда по инерции проехал в монастырь искать реставратора. Поднял человека ни свет ни заря, а тот уже указал ему место, где служил знакомый Марату священник.
Рано утром Марат, наконец, подъехал к каким-то развалинам. Оказалось, когда-то, очень давно, здесь стоял величественный красавец храм, но сейчас от него сохранились только стены. Рядом с храмом крестный отец и отыскал избушку, в которой жил священник. Он подошёл к запертой двери и принялся стучать.
Батюшка испуганно выскочил из-под одеяла и поспешил открывать.
Марат вошёл, и, даже не поздоровавшись, сразу потребовал:
— Поп, где Она? Покажи мне Её немедленно.
Священник не удивился и повёл того в храм. Он вёл себя так, будто с минуты на минуту ожидал появления бандита в своём доме.
– Вот она, уже поновлённая. Если хочешь, помолись, не стану тебе мешать.
— Я не умею молиться, и вообще я из мусульман, хоть и неверующий.
— Тогда просто постой возле Пресвятой и помолчи.
Марат долго стоял и смотрел на лик Пречистой. Потом оторвал взгляд от иконы и огляделся вокруг.
– Нет, в развалинах ей не место. Вечером привезу деньги, и начнём восстанавливать твой храм.
И на самом деле, уже вечером бандиты привезли деньги, и Марат высыпал на стол перед изумлённым батюшкой целую гору зелёных долларов.
– Здесь много, должно хватить. Нужно будет, ещё привезу.
Послушник, рассказывавший мне историю про Марата, дойдя до слов «целую гору зелёных долларов» картинно расставил руки и закатил глаза. Глядя на него, легко представлялась сценка в лицах: батюшка-подвижник сидит за столом, и перед ним целая гора денег.
В тот момент я подумал, да, на такую сумму чего только ни сделаешь, и храм можно до ума довести, и часовню отстроить, да ещё, пожалуй, и на духовный центр останется. Только тот священник, к которому приехал Марат, был одним из первых «буиих Христа ради», «безумцев», оставляющих спокойную сытую жизнь в столице и забирающихся в глухие спившиеся деревни, чтобы без всякой изначальной поддержки, уповая только на Господа, поднимать из руин осквернённые храмы и строить храмы собственной души.
— Откуда такие деньги, Марат? Это что же, шерсть, которую ты состриг с твоих жирных овечек? Думаешь, Она, – он кивнул головой в сторону храма, где хранилась икона, – согласится принять такие деньги? Сомневаюсь, брат, Ей нужна чистая жертва.
Марат ожидал какой угодно реакции со стороны священника, представлял, как тот обрадуется такой куче долларов, станет кланяться и благодарить. Он привык к тому, что власть денег в этом мире непререкаема, и представить, что найдётся человек, способный отказаться от такого сверхщедрого дара, не мог. Ладно, если бы им оказался кто-то состоятельный, но этот-то, нищета, голь перекатная, у него даже зонтика своего нет, он-то куда? И всё-таки отказывается.
Батюшка, видя, как Марат огорчился, предложил ему:
— Ладно, давай поступим так. Посчитаем, сколько за свою жизнь ты заработал честных денег, их и оставим.
После тщательного подсчёта с карандашом в руке, учитывая даже то, что было заработано Маратом в студенческих стройотрядах, и обмена бывших советских рублей по курсу один к одному, на столе осталась маленькая кучка долларов.
– Вот эти и возьмём, а остальные забирай назад. И впредь, если надумаешь жертвовать, прежде заработай.
Все знавшие Марата стали замечать, с ним что-то происходит, а что, он и сам бы не смог объяснить. Среди пацанов пошли слухи, что их шеф по ночам разгружает на станции вагоны. Причём разгружает сам, а охрана в это время привычно наблюдает по сторонам и прикрывает его от возможного нападения.
Время шло, Марат принял крещение в храме, который они теперь восстанавливали вместе с тем батюшкой.
Невозможно описать привычными словами, как меняется человек под влиянием благодати, и что должно было в нём произойти, чтобы то, что ещё вчера казалось ему смыслом жизни, перестало вообще что-либо значить и превращалось в ничто. Бывший бандит уже откровенно тяготился тем, чем занимался со своими братками, но из этой среды, тем более, если ты в авторитете, просто так не уйдёшь.
И Марат стал готовиться к побегу. Для начала он надёжно спрятал сына. Потом постепенно, отходя от дел, передал деньги и бразды правления своим помощникам. Он не хотел уходить от бывших друзей так, чтобы те потом плевали ему в спину, да и повода к мести тоже давать не хотелось.
А потом он исчез, чтобы объявиться в одном из северных монастырей. Может, на Валааме, может, на Соловках, или Конь-острове. Да это и неважно, где.
Послушник рассказывал о каких-то забавных ситуациях, при которых Марату приходилось вспоминать своё бандитское прошлое и выручать монашествующих. Я запомнил историю, как на остров, где подвизались монахи, нагрянула толпа пьяных молодцов. Они приехали отдохнуть, немного расслабиться на природе, водочки попить, а тут монахи.
А что им монахи, куда этим святошам против таких качков? Тогда к братве и подошёл Марат, скромный послушник в потёртом подрясничке со скудной растительностью на лице. Что он им сказал? Не знаю, только ребята, извиняясь, мгновенно убрались с острова.
Зато известие, что лидер одной из могущественных бандитских группировок скрывается в таком-то монастыре, докатилось до Москвы. И бывшие друзья Марата засобирались в путь.
В это время сам Марат, внезапно тяжело заболевший, лежал и умирал в своей келье. Понимая, что жить ему осталось совсем немного, игумен монастыря предложил умирающему принять постриг. До этого отец игумен сомневался, стоит ли ему вообще принимать разбойника в число братии. Насколько искренен человек в своём покаянии, мало ли, что у него на уме… Может, поблажит несколько месяцев, а потом к старому вернётся. Но тяжёлая болезнь заставила поторопить события.
И чуть ли не в тот же день в монастырь нагрянули бандиты. Что ожидало Марата в случае этой встречи? Не думаю, что хорошее, у тех людей свои законы и своё понятие о чести. Но когда они увидели бывшего товарища умирающим, то, сменив гнев на милость, в свою очередь, стали уговаривать его немедленно лететь в Германию лечиться.
– Марат, у тебя ещё есть шанс выжить, соглашайся и возвращайся в Москву.
— Нет, обратно я уже не вернусь. Если мне суждено умереть, то лучше здесь и умру монахом.
Он принял постриг в честь преподобного Агапита, врача безмездного, а ещё спустя месяц чудесным образом поднялся с постели.
— Правда, теперь, – рассказывал послушник, – у него часто кружится голова, и ему тяжело нагибаться, но он благодарит Бога и говорит, что это совсем малое наказание за те дела, что в своё время успел натворить. По благословению отца игумена пришлось ему вспоминать то, чему когда-то учился в медицинском институте. Теперь к нему за помощью идут и монахи, и местные жители.
— Да, – задумчиво протянул Андрюха, выслушав уже от меня историю покаявшегося разбойника Марата, – ну и дела. Чтобы отказаться от такой кучи бабок, что-то не верится. Вот ты бы отказался?
В ответ я только пожал плечами.
– То-то и оно, – философски заключил мой собеседник и закурил.
Ночь, мы сидим у меня на работе в будке обогрева среди многочисленных путей и вагонов. Андрюха – профессиональный вор, у него несколько ходок в зону, и последнее время он «работает» на железке.
— Нет, Шура, ты не подумай чего, сам-то я человек верующий, – он вынул из-под свитера алюминиевый крестик на простой верёвочке, истово на него перекрестился и поцеловал. – Вот он, – указывая на крестик, говорит Андрюха, – Никола Угодничек, без него я ни на одно дело не пойду. Вера верой, а кушать тоже что-то надо. Скажи мне, разве не ради денег мы живём? Пойди, попробуй заработать у нас честным трудом, ничего у тебя не получится. Кругом все воруют, вот и самому по-волчьи выть приходится. Ты чего улыбаешься, я разве не прав?
— Андрей, у тебя получается прямо как в том анекдоте.
И я рассказал ему один из многочисленных вариантов известного шуточного диалога:
— Хвала Богу, какая встреча! Как поживаете?
— Бог милует, без куска хлеба не сидим, воруем понемногу.
— Помилуй Бог, а что же понемногу?
— Бог милостив, бывает и грабим. Только, прости Господи, случаются и накладочки. Бабушку, вон, на большой дороге вчера убили. Жалко бабушку.
— Что значит «жалко»?! Не гневите Бога. Вы что же, не доверяете Промыслу Божию относительно этой бабушки? Стыдитесь сомневаться, вы же верующие люди.
Я ожидал, что мой собеседник сейчас рассмеётся, но он и не улыбнулся, даже просто из вежливости. Видать, не понял.
Андрюха с подельниками частенько заглядывали к нам на огонёк. Начальство знало, что ночью станцию наводняет множество воришек, но реально что-то изменить не могло. Зато нас, работяг, предупредили, если у кого на рабочем месте заметят чужаков, немедленно лишат за месяц всех премиальных.
Для моих коллег такая угроза оставалась пустым звуком, воровали на станции почти все. Но для меня угроза лишиться премиальных означала фактически оставить семью без куска хлеба, потому я, наверно, был единственным, кто прогонял воров.
Правда, это было небезопасно, потому я не столько их прогонял, сколько просил уйти. Воры знали: Шурик верующий, по их понятиям это означало – Шурик немного того, с приветом, а на таких, слава Богу, не обижаются. Поздно вечером зайдут, поздороваются и обязательно предупредят:
— Шура, ты только не волнуйся, мы к тебе транзитно, следуем на другой участок.
Идут назад – обязательно отчитаются за «проделанную работу». Иногда предлагали подарить что-нибудь из добычи.
Странное было время. Сейчас вспоминаю, удивляюсь. У нас были отличные отношения. Иногда кто-нибудь из них выручал меня взаймы деньгами. Дать дадут, а взять назад отказываются, но я понимал, что не верни им деньги хотя бы раз, мои отношения с ними из равных сразу превратятся в зависимые, потому каждый раз неизменно возвращал долги. Воры всегда имели с собой крупные суммы денег.
Андрюха меня даже поучал:
— Идёшь на дело, всегда имей при себе бабки на тот случай, если попадёшься. Откупился и иди, воруй дальше, только уже старайся не попадаться. Те, кто с голодухи за мешок картошки в зону угодили, те в основном там и сидят. А у кого есть денежки, отсиживаются условно. Послушаешь, вон, по телевизору: пять лет условно, шесть лет, и даже девять лет условно. Чего ж так не воровать-то?
После того как на станции навели порядок, чужаки больше не смели появляться в наших местах. Исчез и Андрюха, и долгое время о нём ничего не было слышно. Потом я стал священником и уволился со станции.
Прошло ещё лет пять, и вот однажды иду по городу, тому самому, куда ездил когда-то целых десять лет работать составителем поездов. А город из тех, что традиционно считаются криминальными.
Прохожу по одной из центральных улиц и краем глаза замечаю, как возле меня притормаживает большой чёрный «бумер» и тихонько продолжает ехать рядом. Когда в таком городе тебя вдруг начинает ненавязчиво сопровождать «боевая машина воров», то знай – ничего доброго это явно не предвозвещает.
Что делать, куда бежать?.. Иду и начинаю молиться:
— Заступись, Господи! Защити, Господи! Да воскреснет Бог… И вдруг слышу, как из машины меня окликает чей-то знакомый голос:
— Шурик, это точно ты?
Наконец бумер останавливается и из него выходит Андрюха. Но не тот воришка, которого я когда-то знал, а представительный, хорошо одетый, уверенный в себе мужчина. От прежнего Андрюхи остались только походка и голос, всё остальное было другим. Весь его внешний вид говорил, что передо мной удачливый бизнесмен или высокопоставленный чиновник. Мы обнялись.
— Шура, рад тебя видеть. Знаешь, я собирался наводить о тебе справки и искать, где ты служишь. Нет, – смеётся Андрюха, – давно уже не ворую. – Зачем всю жизнь рисковать? Главное – вовремя и правильно вложиться. Теперь у меня своя транспортная фирма, сеть магазинов. Тачка вон, видал, какая?
– Зачем искал? Да как сказать, есть у меня к тебе несколько вопросов по твоей же духовной линии. Почему именно к тебе? Ты понимаешь, вот захожу в церковь, хочу к батюшке подойти, вопрос задать, а не могу. То ли робею, а может, потому, что в нём сомневаюсь, а тебе верю. По «железке» тебя ещё помню, ты и тогда, будучи работягой, не врал. Ты понимаешь, вот всё у меня есть, что душа пожелает, то и будет. Бабла невпроворот, а радости никакой.
Мы долго сидели у него в машине и разговаривали, потом он проводил меня до вокзала. Прощаясь, мы пожали друг другу руки, и Андрюха сказал:
— А тот твой анекдот я понял. Нельзя свою грязь Богом прикрывать. Какой есть, такой и есть, и нечего подличать. Кстати, ты мне ещё тогда историю про Марата рассказывал, помнишь? Это правда?
Я уже хотел было ответить ему, как обычно отвечаю в подобных случаях, мол, за что купил, за то и продал. Но увидев в его глазах плохо скрываемое волнение, понял, как для него это важно, и почему-то, совершенно не сомневаясь, ответил:
— Да, это правда.
— В каком, ты говоришь, монастыре он подвизался?
Я ответил, и прежде чем зайти в электричку, сказал ему:
— Андрюха, ты видишь, если бы не случай, мы бы с тобой и не встретились. Так что ты, давай, теперь-то не пропадай, заезжай, хотя бы иногда.
Он обещал, стоял на перроне, и всё махал мне рукой, пока не тронулась электричка.
Больше я его никогда не видел.
(115)