Итак, мне как-то с вечера старшая по гостинице сказала: «Послушание меняется. Завтра к 11 утра надо подойти к трапезной». Получилось так, что мне теперь приходилось уходить со службы немного раньше, я теперь не успевала подходить ко кресту после службы, чтобы брать благословение – надо было бежать на свое рабочее место, чтобы помочь накрыть вовремя столы к обеду. Да и вечером тоже надо было бежать раньше – послушание главнее поста и молитвы. И вот, немного насладившись праздничной службой, покричав старательно: «Воистину воскресе!» — я бежала на послушание. Вот тогда я и увидела ту лошадь с жеребенком, на которой привозили эти фляги с обедом.
Моя работа заключалась в том, что мы разносили нарезанный хлеб по столам, расставляли посуду, следили за чистотой, за порядком на столе. Там, оказывается, даже солонка должна стоять в определенном месте после корзинки с хлебом, например. И надо следить, чтобы на всех столах было расставлено и разложено в этом определенном порядке. Но сначала нас кормили обедом – мы же тоже паломники.
Потом мы готовились сами: наливали в тазы для мытья посуды холодную воду, в некоторых тазах разрешалось разбавить ее горячей водой – мы ее старательно экономили, потому что этот тэн был небольшой, нагревался все равно долго, если спустишь сразу всю горячую воду – потом приходилось очень долго булькаться в одной холодной воде, — пока этот тэн нагреется!
Над нами была старшая – Вера. Пожилая, очень шустрая женщина, которая успевала увидеть за тобой все – и куда ты остатки молока из стакана слила, и как ты чашки полощешь, и надо ли тебе помощника, если не успеваешь. Все твои огрехи называла в лицо, прямо, не стесняясь. И говорила – то в том, то в другом надо каяться на исповеди. Называла такие грехи, которые я раньше и грехами за собой не считала. Ну что такое – слить оставшуюся каплю молока из стакана в помойное ведро? Нельзя! Грех! Она это молоко заставляла по капельке сливать в отдельно приготовленную трехлитровую банку и потом относила куда-то какой-то женщине, которая пекла из этого молока что-то для своих детей..
Нас работало где-то пять человек. Хорошо, что почти вся посуда была пластмассовой, небьющейся. Один, принимая грязную посуду из окошка, счищал в ведро остатки еды, и тут сразу отделяя отдельно рыбные кости – для кошек, хлеб – для голубей и т.д. Потом споласкивали тарелки в горячей воде, передавая тут же в следующий тазик, тоже с горячей водой, потом — в еще один, для полоскания – в теплой воде, уже потом – почти в холодную воду, чтобы смыть все остатки моющих средств.
Загрязненную воду из первого таза время от времени Вера командовала (здесь тоже ничего без благословения старшей не делалось – неповиновение, непослушание – грех!) слить в помойное ведро, вот тогда все тазики передвигались, а для конечного полоскания наливалась теплая, свежая, чистая вода.
Я чаще всего стояла на стаканах и кувшинах из-под молока, чая и компота.. Я отделяла их от груды тарелок, иногда за ними выходя в зал, мыла в большом чане с теплой водой – Вера проверяла поначалу – не слишком ли я горячую сделала, экономлю ли кипяток. Потом в другом чане кто-то другой полоскал в еще более прохладной воде и выставлял на сушку. Иногда я оказывалась одна на два этих чана – но старалась успеть. Надо было быстро перемыть всю посуду после одной очереди паломников, прежде чем запустят следующую. Поэтому требовалась сноровка, быстрота и чистота. Еще ведь надо было чистить стеклянные кружки монахинь, которые обедали рядом, но в другом зале, подавая свою посуду в другое окошко. И я тоже призывала время от времени Веру, чтобы она посмотрела сама — не пора ли менять воду. После полученного разрешения сливала и наливала чистую, опять разбавляя горячей водой, если она еще была.
Чаще всего с нами работал один какой-нибудь послушник – надо было мыть все эти фляги из-под еды, ворочать их потом, когда ставили на место – в общем, и здесь нужна была мужская сила. Когда такого помощника не находилось – нам было очень тяжко все эти огромные фляги ворочать самим.
Мы заканчивали все это мытье часа в три, а иногда позже, перемыв всю посуду, сполоснув все эти чаны, помыв столы. На отдых отводилось время до вечерней службы, до полпятого.
Особенно мне нравилось работать вечером – народу было в два раза меньше, мы управлялись быстрее, но самое интересное для меня было именно в конце. Мы мыли полы. Но как! Мне это очень нравилось, я лила воду во все стороны просто от души! Надо было, помыв все чаши, чаны и столы, всю эту воду спустить прямо себе под ноги, смывая из-под деревянных решеток всю грязь, которая накопилась за день. А решетки потом поднимали и выносили сушиться на улицу – тогда уже было почти тепло. Эти решетки тоже были большие, мокрые и тяжелые и мы или относили их по двое, взявшись с двух сторон, или просили нашего помощника, если он еще не ушел. Но вот это — лить воду прямо тазами – было очень здорово, но все равно надо было следить, чтобы не очень сильно промокнуть.
Потом я стала просить позволения кормить тем хлебом голубей. Их было очень много, они были у них откормленные, здоровые. А мне казалось, что через птиц я передаю привет на Небо своей девочке.. И это меня хоть как-то утешало. Я люблю кормить голубей, мы их еще с моей Леночкой кормили, как только приезжали в Иркутск. У нас голубей пока нет. Кормлю воробьев, если с собой что-то есть.
Надо еще рассказать об этой нашей старшей — Вере. У нее был довольно взрослый сын. Рассказывали, что он раньше у нее вообще сидел в инвалидной коляске, но она, переселившись поближе к монастырю, отмолила его. Подняла на ноги. Он мыл вместе с нами посуду. На ответственные посты его не ставили – он чаще всего полоскал вилки с ложками. Он плохо говорил, но был очень внимателен к нам и ласков. Один раз я их увидела, сидящими на скамеечке в монастыре – мать Володю очень уговаривала читать Евангелие. Он, увидев меня, наверное, засмущался. Но потом, на уговоры матери, начал читать, гудя своим голосом в нос и почти понятно. Они постоянно ходили на службы, когда мы приехали — еще с моими девчонками -Володя с радостью узнал мою Веру и что-то приветственно гудел ей в ответ.
Что мне в Вере нравилось – она после каждого рабочего дня просила у всех прощения: так и говорила во всеуслышание: «простите, меня, братья и сестры, если я вас чем-то обидела». И мы ее с удовольствием прощали, а если за день что и было на нее — после этих слов уходила обида прямо сразу. (Она четко исполняла заповедь: чтобы не зашло солнце в обиде вашей).
Вечером после этого послушания мы обычно приходили в гостиницу поздно, вот тогда нам и приходилось готовиться ко сну почти в темноте.
Потом – это тоже надо предупредить всех желающих ехать в монастырь – надо быть там очень острожным в общении. Люди и там попадаются разные. Говорят: там, где много святости, там собирается и много разной гадости, нечистоты. Это надо различать и не пугаться. Уходить в сторону. Я один раз увидела – читают что-то люди, подошла. Читают газету, прислушалась. А они там — вроде ведь верующие люди! – а призывают что-то против властей, потом – призывают уходить куда-то в катакомбы от последних времен – спасаться. Еще что-то. Я высказала свое мнение – что еще до последних времен по всем признакам далековато – не исполнились еще все пророчества о последних временах. Рано призывать людей к неповиновению – брать грех на душу, когда еще можно спокойно пожить, накапливая силы. Они посмотрели на меня как на дурочку – и давай мне дальше читать, чтобы доказать, я подумала, что не стоит марать свою душу – не стоит с ними спорить, я же свое мнение сказала, а они не хотят слышать и услышать! И отошла. Так что надо быть осторожным. И наш священник ругался: ездите по монастырям, привозите всякую чушь, если не умеете еще различать – то дома сидите, и дома можно молиться и спасать свою душу. И это действительно так. Еще раз повторяю – в монастыре надо быть все равно очень осторожным.
Здесь я поближе познакомилась и сошлась с одной женщиной, тоже оказалась Вера. Мы с ней в свободное между мытьем посуды время ходили на местные источники, окунались. Здесь я уже услышала, что надо окунаться обязательно в рубашке и в платочке. И стирать их потом соответственно – как святые вещи, освященные. В отдельном тазике, а воду относить туда, где никто не ходит – нельзя спускать в унитаз, например. Не знаю. У меня не получается так стирать, да и насчет купания в рубашке сомневаюсь. Тогда я попробовала купаться в рубашке – у меня было с собой коротенькая сорочка- но в коротенькой было неудобно – в воде она поднималась чуть не на голову. В Дивеево, когда ездила этот раз – специально повезла себе рубашку для того, чтобы окунаться. Как было неудобно, переходя из источника в источник, натягивать на себя мокрую, холодную рубашку! Потом стала – если источник закрытый, с купальней – стала окунаться так, без рубашки. А, когда ездили на открытый источник – к батюшке Серафиму – окуналась, конечно, в рубашке. Так что тут наверно, самому надо смотреть и думать как тебе лучше и удобней. Греха здесь нет.
Вот, в заключительных страницах воспоминаний о моих поездках все-таки удалось хоть немного предупредить, а там сами смотрите.
Мне осталось написать о последнем дне в Оптиной. И все.
(48)