источник
Беседа с Павлом Ивановичем Мейендорфом, профессором кафедры литургического богословия имени Александра Шмемана Свято-Владимирской православной академии (Крествуд, Нью-Йорк), сыном выдающегося богослова и патролога ХХ века протопресвитера Иоанна Мейендорфа
– Павел Иванович, богословие – это дело, важное для узкой группы ученых, или же и для нас оно тоже имеет значение?
– Я думаю, если мы – христиане, то мы – богословы. Наша традиция говорит: богослов – это тот, кто молится. Потому что если мы молимся, если мы общаемся с Богом и с другими христианами, то мы – богословы. Богословие – это не академический предмет, а жизнь православия; каждый может уже в этой жизни видеть Бога, осознанно причащаться даров Святого Духа.
– Человек должен соучаствовать в жизни Божией. Как реализовать это предназначение?
– Надо быть крещеным. Надо жить жизнью Церкви, а значит, жизнью литургической, причем не от воскресенья до воскресенья, а постоянно. И как раз для этого причастие так важно, потому что оно из нас делает то, чем мы должны быть.
Русская церковь в годы советской власти столкнулась с открытым атеизмом, православие же в Америке имеет дело с более изощренным врагом. Хотя Америка претендует быть нацией «под Богом», Бог далек от сознания и повседневной жизни американцев. Бог – Тот, с Кем они общаются один на один в их собственной совести и в воскресное утро в церкви, если они того хотят. Но, по их мнению, нельзя позволить Богу вмешиваться в их повседневную жизнь. В результате жизнь разбивается на куски. Бог может существовать в воскресное утро, но остальное время люди живут, как будто Его нет. Это суть секулярной политики, которая ведет к разрыву между церковным богослужением и жизнью верующих.
– Вы приветствуете сложившуюся в Америке практику не исповедоваться перед причастием?
– Не исповедоваться перед каждым причастием. Да, но у каждого должна быть практика регулярной исповеди или с приходским священником, или с духовным отцом. У нас в Америке православные отовсюду: из Греции, из Румынии, из Сербии, из России. И каждый народ привез свою собственную практику. В Греческой Церкви в Америке большинство, например, никогда не исповедовались в жизни. Потому что в Греции исповедуешься не своему приходскому священнику, а идешь в монастырь и там находишь духовного отца. Но в Америке нет повсюду монастырей, как в Греции, и они просто потеряли привычку это делать. И теперь восстановить это почти невозможно.
В русской традиции, наоборот, сложилась практика исповеди каждый раз до причастия. Отец Александр Шмеман написал очень интересный доклад для Синода. Он ввел практику общей исповеди. Накануне литургии священник проводит общую исповедь – examination cоnscience, экзамен совести. Это важно, потому что когда была практика исповеди очень частой, люди не знали, что такое грех, что надо исповедовать и почему. После общей исповеди человек может идти на частную исповедь.
– Вы книгу сейчас пишете о таинстве исповеди?
– Начинаю писать. Думаю над ней, потому что это очень сложный вопрос.
– Что такое исповедь, как вы сформулируете?
– Исторически исповедь – это второе крещение. В древней Церкви исповедь была каноническим актом, то есть исповедовали те грехи, которые делали невозможным пребывание в Церкви – отречение от веры, убийство, прелюбодеяние и им подобные. И после такой исповеди требовалось длительное покаяние – десять, двадцать и более лет. Потом, после четвертого века, эта система стала постепенно исчезать. И к десятому веку ее заменила монашеская модель: исповедь не как примирение с Богом и с Церковью, а более как духовный совет, духовный разговор. Но это переменило довольно сильно само понимание того, что такое исповедь.
Постепенно причащение стали связывать с исповедью. Причастие перестало быть чем-то естественным для христианина. По мере того, как люди отдалялись от Церкви, эти два таинства становились взаимосвязанными друг с другом, потому что если люди не причащаются, тогда исповедь нужна всякий раз, когда они приходят в храм. Для человека, ведущего христианскую жизнь, исповедь имеет совсем другое значение. Многие сегодня просто не понимают, зачем нужна исповедь, и подменяют ее психотерапевтической беседой со священником.
– Церковь имеет ответы на современные вопросы?
– Церковь – не музей, она должна иметь ответы на современные вопросы. И это, я думаю, серьезная задача для богословия. Мы должны научиться говорить с современными людьми их языком. Мы должны давать ответы на вопросы, которые нам ставит культура ХХI века. Вопрос женщин и их места в Церкви, и даже вопрос рукоположения женщин, например. На западе теперь новые вопросы – браки гомосексуалов и т.д. Нельзя просто говорить: «Нет». Надо серьезные ответы давать. И это вопрос христианской антропологии.
– Всегда казалось, что богословие – традиционная наука, больше углублена в прошлое, чем в настоящее. Каким образом богословы чувствуют пульс современной жизни и ищут вот эти ответы?
– Отец Георгий Флоровский говорил: «Надо думать, как думали отцы, но думать теперь, а не просто повторять то, что они говорили».
– В одном из интервью вы сказали: «Понимать язык – еще не значит понимать богослужение». Что мы должны понять в богослужении?
– Конечно, важно понимать слова. Но более важно участвовать в богослужении. Понимание приходит, когда мы участвуем, а не только сидим и слушаем. Та задача, которая стоит перед Церковью сегодня, не отличается от той, которая стояла 2000 лет назад в Палестине, или 200 лет назад на Аляске. Первейшая задача Церкви, как и всегда, заключается в том, чтобы поставить человека лицом к лицу с Самим Христом, восстановить общение между Богом и человеком. Все, что делает Церковь, ценно не само по себе, но должно направляться к этой цели и оцениваться исходя из эффективности, с которой она достигается. Это особенно относится к церковному богослужению, потому что богослужение, и в особенности, Евхаристия – это преимущественное место встречи Бога и человека. Быть членом Церкви – значит иметь живые и постоянные отношения с Богом и членами Тела Христова, Церковью. Это не то отношение, которое можно включать и выключать раз в неделю.
– Вы в третьем поколении уже живете заграницей. Кем вы себя считаете: американцем или русским?
– Я считаю себя православным. Я жил во Франции девять лет и живу в Америке пятьдесят с лишним лет, так что я – американец, но себя не чувствую совсем дома в Америке. Но и в России так же я себя не чувствую дома. Здесь я себя сознаю американцем, там я считаю себя русским или французом. Но я себя очень определенно чувствую православным. Я себя чувствую дома в православной среде по всему миру – и у греков, и у румын и, конечно, здесь.
– Вам хорошо было в Дивеево?
– Потрясающе! Здесь есть дух традиции, вы живете так, как жил православный русский народ давным-давно. Чувствуется, что вы не играете, что это настоящее.
(68)